...и точка лазерного прицела на твоем лбу - тоже чья-то точка зрения(с)
читать дальше"Умирать... Умирать я не боялась. Молодость, наверное, или еще
что-то... Вокруг смерть, всегда смерть рядом, а я о ней не думала. Мы о ней
не говорили. Она кружила-кружила где-то близко, но все - мимо. Один раз
ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она
отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. "Не ходи,
убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает".
Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов,
привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча
пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка
отреагировал по-другому: "Заслуживает награды".
В девятнадцать лет у меня была медаль "За отвагу". В девятнадцать лет
поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких,
вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги... И меня
посчитали убитой...
В девятнадцать лет... У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не
верю. Дите!
Когда я приехала домой с фронта, сестра показала мне похоронку... Меня
похоронили..."
Надежда Васильевна Анисимова, санинструктор пулеметной роты
"Маму свою я не помню... В памяти остались только смутные тени...
Очертания... То ли ее лица, то ли ее фигуры, когда она наклонялась надо
мной. Была близко. Так мне потом казалось. Когда мамы не стало, мне было три
года. Отец служил на Дальнем Востоке, кадровый военный. Научил меня кататься
на лошади. Это было самое сильное впечатление детства. Отец не хотел, чтобы
я выросла кисейной барышней. В Ленинграде, там я себя помню с пяти лет, жила
с тетей. А тетя моя в русско-японскую войну была сестрой милосердия. Я ее
любила, как маму...
Какая я была в детстве? На спор прыгала со второго этажа школы. Любила
футбол, всегда вратарем у мальчишек. Началась финская война, без конца
убегала на финскую войну. А в сорок первом как раз окончила семь классов и
успела отдать документы в техникум. Тетя плачет: "Война!", а я обрадовалась,
что пойду на фронт, буду воевать. Откуда я знала, что такое кровь?
Сформировалась первая гвардейская дивизия народного ополчения, и нас,
несколько девчонок, взяли в медсанбат.
Позвонила тете:
- Ухожу на фронт.
На другом конце провода мне ответили:
- Марш домой! Обед уже простыл.
Я повесила трубку. Потом мне ее было жалко, безумно жалко. Началась
блокада города, страшная ленинградская блокада, когда город наполовину
вымер, а она осталась одна. Старенькая.
Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в
магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что
такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко
мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и
думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?" И все вдруг стали просить, вся
очередь:
- Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали.
На улице собирали помощь фронту. Прямо на площади на столах лежали
большие подносы, люди шли и снимали, кто перстень золотой, кто серьги. Часы
несли, деньги... Никто ничего не записывал, никто не расписывался. Женщины
снимали с рук кольца обручальные...
Эти картины в моей памяти...
И был знаменитый сталинский приказ за номером двести двадцать семь -
"Ни шагу назад!" Повернешь назад " расстрел! Расстрел - на месте. Или - под
трибунал и в специально созданные штрафные батальоны. Тех, кто туда попадал,
называли смертниками. А вышедших из окружения и бежавших из плена - в
фильтрационные лагеря. Сзади за нами шли заградотряды... Свои стреляли в
своих...
Эти картины в моей памяти...
Обычная поляна... Мокро, грязно после дождя. Стоит на коленях молодой
солдат. В очках, они без конца у него падают почему-то, он их поднимает.
После дождя... Интеллигентный ленинградский мальчик. Трехлинейку у него уже
забрали. Нас всех выстроили. Везде лужи... Мы... Слышим, как он просит... Он
клянется... Умоляет, чтобы его не расстреливали, дома у него одна мама.
Начинает плакать. И тут же его - прямо в лоб. Из пистолета. Показательный
расстрел - с любым так будет, если дрогнет. Пусть даже на одну минуту! На
одну...
Этот приказ сразу сделал из меня взрослую. Об этом нельзя было... Долго
не вспоминали... Да, мы победили, но какой ценой! Какой страшной ценой?!
Не спали мы сутками, столько было раненых. Однажды трое суток никто не
спал. Меня послали с машиной раненых в госпиталь. Сдала раненых, назад
машина ехала пустая, и я выспалась. Вернулась, как огурчик, а наши все с ног
падают.
Встречаю комиссара:
- Товарищ комиссар, мне стыдно.
- Что такое?
- Я спала.
- Где?
Рассказываю ему, как отвозила раненых, назад ехала пустая и выспалась.
- Ну и что? Молодец! Пусть хоть один человек будет нормальный, а то все
засыпают на ходу.
А мне было стыдно. И с такой совестью мы жили всю войну.
В медсанбате ко мне хорошо относились, но я хотела быть разведчицей.
Сказала, что убегу на передовую, если меня не отпустят. Хотели из комсомола
за это исключить, за то, что не подчиняюсь военному уставу. Но все равно я
удрала...
Первая медаль "За отвагу"...
Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: "Вперед! За
Родину!", а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы
видели: девчонка поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой...
Вручили мне медаль, и в тот же день мы пошли на задание. И у меня
впервые в жизни случилось... Наше... Женское... Увидела я у себя кровь, как
заору:
- Меня ранило...
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
- Куда ранило?
- Не знаю куда... Но кровь...
Мне он, как отец, все рассказал...
Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны
такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься - зубы
скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?
Кончилась война, у меня было три желания: первое - наконец я не буду
ползать на животе, а стану ездить на троллейбусе, второе - купить и съесть
целый белый батон, третье - выспаться в белой постели и чтобы простыни
хрустели. Белые простыни..."
Альбина Александровна Гантимурова, старший сержант, разведчица
"Девушки приехали в училище с длинными косами... С прическами... У меня
тоже косы вокруг головы... А как их промыть? Сушить где? Вы их только
помыли, а тревога, вам надо бежать. Наш командир Марина Раскова велела всем
косы состричь. Девчонки стригли и плакали. А Лиля Литвяк, впоследствии
прославленная летчица, никак не хотела со своей косой расстаться.
Я иду к Расковой:
- Товарищ командир, ваш приказ выполнен, только Литвяк отказалась.
Марина Раскова, несмотря на свою женскую мягкость, могла быть очень
строгим командиром. Она меня отправила:
- Какой ты парторг, если не можешь добиться выполнения приказа! Кругом
шагом марш!
Платья, туфельки на каблуках... Как нам жалко их, в мешочки
позапрятывали. Днем в сапогах, а вечером хоть немножко в туфельках перед
зеркалом. Раскова увидела - и через несколько дней приказ: всю женскую
одежду отправить домой в посылках. Вот так! Зато новый самолет мы изучили за
полгода вместо двух лет, как это положено в мирное время.
В первые дни тренировок погибло два экипажа. Поставили четыре гроба.
Все три полка, все мы плакали навзрыд.
Выступила Раскова:
- Подруги, вытрите слезы. Это первые наши потери. Их будет много.
Сожмите свое сердце в кулак...
Потом, на войне, хоронили без слез. Перестали плакать.
Летали на истребителях. Сама высота была страшной нагрузкой для всего
женского организма, иногда живот прямо в позвоночник прижимало. А девочки
наши летали и сбивали асов, да еще каких асов! Вот так! Знаете, когда мы
шли, на нас мужчины смотрели с удивлением: летчицы идут. Они восхищались
нами..."
Клавдия Ивановна Терехова, капитан авиации
"Родилась и выросла я в Крыму... Возле Одессы... В сорок первом году
окончила десятый класс Слободской школы Кордымского района. Когда началась
война, в первые дни слушала радио... Поняла - отступаем... Побежала в
военкомат, отправили домой. Еще дважды ходила туда и дважды получала отказ.
Двадцать восьмого июля двигались через нашу Слободку отступающие части, и я
вместе с ними без всякой повестки ушла на фронт.
Когда впервые увидела раненого, упала в обморок. Потом прошло. Когда
первый раз полезла под пули за бойцом, кричала так, что, казалось,
перекрывала грохот боя. Потом привыкла. Через десять дней меня ранило,
осколок вытащила сама, перевязала себя сама...
Двадцать пятое декабря сорок второго года... Наша триста тридцать
третья дивизия пятьдесят шестой армии заняла высоту на подступах к
Сталинграду. Противник решил ее во что бы то ни стало вернуть. Завязался
бой. На нас двинулись танки, но их остановила артиллерия. Немцы откатились
назад, на ничейной земле остался раненый лейтенант, артиллерист Костя Худов.
Санитаров, которые пытались вынести его, убило. Поползли две
овчарки-санитарки (я их там увидела впервые), но их тоже убило. И тогда я,
сняв ушанку, стала во весь рост, сначала тихо, а потом все громче запела
нашу любимую довоенную песню "Я на подвиг тебя провожала". Умолкло все с
обеих сторон - и с нашей, и с немецкой. Подошла к Косте, нагнулась, положила
на санки-волокуши и повезла к нашим. Иду, а сама думаю: "Только бы не в
спину, пусть лучше в голову стреляют". Вот сейчас... сейчас... Последние
минуты моей жизни... Сейчас! Интересно: я почувствую боль или нет? Как
страшно, мамочка! Но не раздалось ни одного выстрела...
Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый
- старший лейтенант Белов, мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов,
сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и
дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам.
Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из
журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон... Таскали на себе мужчин,
в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и
его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят
килограммов и тащишь. Сбросишь... Идешь за следующим, и опять
семьдесят-восемьдесят килограммов... И так раз пять-шесть за одну атаку. А в
тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес. Сейчас уже не верится...
Самой не верится..."
Мария Петровна Смирнова (Кухарская), санинструктор
что-то... Вокруг смерть, всегда смерть рядом, а я о ней не думала. Мы о ней
не говорили. Она кружила-кружила где-то близко, но все - мимо. Один раз
ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она
отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. "Не ходи,
убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает".
Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов,
привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча
пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка
отреагировал по-другому: "Заслуживает награды".
В девятнадцать лет у меня была медаль "За отвагу". В девятнадцать лет
поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких,
вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги... И меня
посчитали убитой...
В девятнадцать лет... У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не
верю. Дите!
Когда я приехала домой с фронта, сестра показала мне похоронку... Меня
похоронили..."
Надежда Васильевна Анисимова, санинструктор пулеметной роты
"Маму свою я не помню... В памяти остались только смутные тени...
Очертания... То ли ее лица, то ли ее фигуры, когда она наклонялась надо
мной. Была близко. Так мне потом казалось. Когда мамы не стало, мне было три
года. Отец служил на Дальнем Востоке, кадровый военный. Научил меня кататься
на лошади. Это было самое сильное впечатление детства. Отец не хотел, чтобы
я выросла кисейной барышней. В Ленинграде, там я себя помню с пяти лет, жила
с тетей. А тетя моя в русско-японскую войну была сестрой милосердия. Я ее
любила, как маму...
Какая я была в детстве? На спор прыгала со второго этажа школы. Любила
футбол, всегда вратарем у мальчишек. Началась финская война, без конца
убегала на финскую войну. А в сорок первом как раз окончила семь классов и
успела отдать документы в техникум. Тетя плачет: "Война!", а я обрадовалась,
что пойду на фронт, буду воевать. Откуда я знала, что такое кровь?
Сформировалась первая гвардейская дивизия народного ополчения, и нас,
несколько девчонок, взяли в медсанбат.
Позвонила тете:
- Ухожу на фронт.
На другом конце провода мне ответили:
- Марш домой! Обед уже простыл.
Я повесила трубку. Потом мне ее было жалко, безумно жалко. Началась
блокада города, страшная ленинградская блокада, когда город наполовину
вымер, а она осталась одна. Старенькая.
Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в
магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что
такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко
мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и
думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?" И все вдруг стали просить, вся
очередь:
- Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали.
На улице собирали помощь фронту. Прямо на площади на столах лежали
большие подносы, люди шли и снимали, кто перстень золотой, кто серьги. Часы
несли, деньги... Никто ничего не записывал, никто не расписывался. Женщины
снимали с рук кольца обручальные...
Эти картины в моей памяти...
И был знаменитый сталинский приказ за номером двести двадцать семь -
"Ни шагу назад!" Повернешь назад " расстрел! Расстрел - на месте. Или - под
трибунал и в специально созданные штрафные батальоны. Тех, кто туда попадал,
называли смертниками. А вышедших из окружения и бежавших из плена - в
фильтрационные лагеря. Сзади за нами шли заградотряды... Свои стреляли в
своих...
Эти картины в моей памяти...
Обычная поляна... Мокро, грязно после дождя. Стоит на коленях молодой
солдат. В очках, они без конца у него падают почему-то, он их поднимает.
После дождя... Интеллигентный ленинградский мальчик. Трехлинейку у него уже
забрали. Нас всех выстроили. Везде лужи... Мы... Слышим, как он просит... Он
клянется... Умоляет, чтобы его не расстреливали, дома у него одна мама.
Начинает плакать. И тут же его - прямо в лоб. Из пистолета. Показательный
расстрел - с любым так будет, если дрогнет. Пусть даже на одну минуту! На
одну...
Этот приказ сразу сделал из меня взрослую. Об этом нельзя было... Долго
не вспоминали... Да, мы победили, но какой ценой! Какой страшной ценой?!
Не спали мы сутками, столько было раненых. Однажды трое суток никто не
спал. Меня послали с машиной раненых в госпиталь. Сдала раненых, назад
машина ехала пустая, и я выспалась. Вернулась, как огурчик, а наши все с ног
падают.
Встречаю комиссара:
- Товарищ комиссар, мне стыдно.
- Что такое?
- Я спала.
- Где?
Рассказываю ему, как отвозила раненых, назад ехала пустая и выспалась.
- Ну и что? Молодец! Пусть хоть один человек будет нормальный, а то все
засыпают на ходу.
А мне было стыдно. И с такой совестью мы жили всю войну.
В медсанбате ко мне хорошо относились, но я хотела быть разведчицей.
Сказала, что убегу на передовую, если меня не отпустят. Хотели из комсомола
за это исключить, за то, что не подчиняюсь военному уставу. Но все равно я
удрала...
Первая медаль "За отвагу"...
Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: "Вперед! За
Родину!", а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы
видели: девчонка поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой...
Вручили мне медаль, и в тот же день мы пошли на задание. И у меня
впервые в жизни случилось... Наше... Женское... Увидела я у себя кровь, как
заору:
- Меня ранило...
В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
- Куда ранило?
- Не знаю куда... Но кровь...
Мне он, как отец, все рассказал...
Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны
такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься - зубы
скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?
Кончилась война, у меня было три желания: первое - наконец я не буду
ползать на животе, а стану ездить на троллейбусе, второе - купить и съесть
целый белый батон, третье - выспаться в белой постели и чтобы простыни
хрустели. Белые простыни..."
Альбина Александровна Гантимурова, старший сержант, разведчица
"Девушки приехали в училище с длинными косами... С прическами... У меня
тоже косы вокруг головы... А как их промыть? Сушить где? Вы их только
помыли, а тревога, вам надо бежать. Наш командир Марина Раскова велела всем
косы состричь. Девчонки стригли и плакали. А Лиля Литвяк, впоследствии
прославленная летчица, никак не хотела со своей косой расстаться.
Я иду к Расковой:
- Товарищ командир, ваш приказ выполнен, только Литвяк отказалась.
Марина Раскова, несмотря на свою женскую мягкость, могла быть очень
строгим командиром. Она меня отправила:
- Какой ты парторг, если не можешь добиться выполнения приказа! Кругом
шагом марш!
Платья, туфельки на каблуках... Как нам жалко их, в мешочки
позапрятывали. Днем в сапогах, а вечером хоть немножко в туфельках перед
зеркалом. Раскова увидела - и через несколько дней приказ: всю женскую
одежду отправить домой в посылках. Вот так! Зато новый самолет мы изучили за
полгода вместо двух лет, как это положено в мирное время.
В первые дни тренировок погибло два экипажа. Поставили четыре гроба.
Все три полка, все мы плакали навзрыд.
Выступила Раскова:
- Подруги, вытрите слезы. Это первые наши потери. Их будет много.
Сожмите свое сердце в кулак...
Потом, на войне, хоронили без слез. Перестали плакать.
Летали на истребителях. Сама высота была страшной нагрузкой для всего
женского организма, иногда живот прямо в позвоночник прижимало. А девочки
наши летали и сбивали асов, да еще каких асов! Вот так! Знаете, когда мы
шли, на нас мужчины смотрели с удивлением: летчицы идут. Они восхищались
нами..."
Клавдия Ивановна Терехова, капитан авиации
"Родилась и выросла я в Крыму... Возле Одессы... В сорок первом году
окончила десятый класс Слободской школы Кордымского района. Когда началась
война, в первые дни слушала радио... Поняла - отступаем... Побежала в
военкомат, отправили домой. Еще дважды ходила туда и дважды получала отказ.
Двадцать восьмого июля двигались через нашу Слободку отступающие части, и я
вместе с ними без всякой повестки ушла на фронт.
Когда впервые увидела раненого, упала в обморок. Потом прошло. Когда
первый раз полезла под пули за бойцом, кричала так, что, казалось,
перекрывала грохот боя. Потом привыкла. Через десять дней меня ранило,
осколок вытащила сама, перевязала себя сама...
Двадцать пятое декабря сорок второго года... Наша триста тридцать
третья дивизия пятьдесят шестой армии заняла высоту на подступах к
Сталинграду. Противник решил ее во что бы то ни стало вернуть. Завязался
бой. На нас двинулись танки, но их остановила артиллерия. Немцы откатились
назад, на ничейной земле остался раненый лейтенант, артиллерист Костя Худов.
Санитаров, которые пытались вынести его, убило. Поползли две
овчарки-санитарки (я их там увидела впервые), но их тоже убило. И тогда я,
сняв ушанку, стала во весь рост, сначала тихо, а потом все громче запела
нашу любимую довоенную песню "Я на подвиг тебя провожала". Умолкло все с
обеих сторон - и с нашей, и с немецкой. Подошла к Косте, нагнулась, положила
на санки-волокуши и повезла к нашим. Иду, а сама думаю: "Только бы не в
спину, пусть лучше в голову стреляют". Вот сейчас... сейчас... Последние
минуты моей жизни... Сейчас! Интересно: я почувствую боль или нет? Как
страшно, мамочка! Но не раздалось ни одного выстрела...
Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый
- старший лейтенант Белов, мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов,
сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и
дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам.
Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из
журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон... Таскали на себе мужчин,
в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и
его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят
килограммов и тащишь. Сбросишь... Идешь за следующим, и опять
семьдесят-восемьдесят килограммов... И так раз пять-шесть за одну атаку. А в
тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес. Сейчас уже не верится...
Самой не верится..."
Мария Петровна Смирнова (Кухарская), санинструктор
-
-
07.05.2008 в 08:56-
-
07.05.2008 в 09:30книгу покупала лет пять-семь назад. не помню где. А в сетке любую книгу Алексиевич скачать можно.
-
-
07.05.2008 в 09:49-
-
07.05.2008 в 10:00да, в печатном виде проще читать)
-
-
07.05.2008 в 10:38-
-
07.05.2008 в 12:39так страшно, так больно читать. А не читать тоже не получается.
-
-
09.05.2008 в 23:05Страшно, конечно
Наташка