...и точка лазерного прицела на твоем лбу - тоже чья-то точка зрения(с)
читать дальшеНам не приснятся кошмары.
— Гермиона, проснись!
— А… Что? Который час? Какого черта ты меня разбудил? Что случилось?
— Ты кричала во сне. Звала Северуса…
Обвожу взглядом нашу спальню. Никакого зеленого. К черту серебро. Вокруг только оттенки синего и неизменный черный цвет. Свечи. Как только я переехала к тебе, мы изменили обстановку всех комнат, в которых я бываю. Получилось не так уж и много: спальня, ванная, столовая, гостиная. В библиотеку здесь, в твоем поместье, я не хожу. Странно, не правда ли, Гермиона Грейнджер, всем известная Всезнайка, игнорирует одну из лучших библиотек магической Британии! Но это так. Я не мазохистка, ты же знаешь. А с твоей у меня связаны четкие ассоциации. Не у тебя одного род богат настолько, что может позволить себе собрать и содержать такую библиотеку. Почти такая же была у моего мужа. А значит, теперь есть у меня.
Пока я вспоминаю прошлое, отгоняю от себя видения не случившегося настоящего, ты смотришь на меня. Обычно твой взгляд скользит мимо. Заставляет почувствовать себя ничтожными и не имеющими права на существование. Обычно это так. Но не сейчас, когда мы с тобой одни в комнате. Более того, в одной постели.
— Прости. Я снова не дала тебе выспаться. Прости…
— Прекрати извиняться. Это происходит не так уж часто.
Ты, как всегда, обрываешь мои нелепые извинения. Вглядываешься в глубину моих глаз. А я просто смотрю на тебя. На твои серые глаза, серебристые до белизны волосы, утонченные черты лица. Чего еще ждать от Малфоя? Но сколько раз я глядела в твои глаза, Люциус? Сколькими красочными эпитетами и просто банальными сравнениями награждались эти глаза многочисленными любовницами и любовниками их обладателя? Для меня твои глаза просто серые. Обыкновенно серые… и живые.
Я вдруг судорожно прижимаюсь к тебе. Ты обнимаешь меня одной рукой, и мы застываем в чертовски неудобной позе. Но мне плевать. Ты рядом. Я не одна. И я произношу три слова. Ты так часто слышишь их от меня. Всего три слова. Иногда они меняются местами, порой я прибегаю к помощи синонимов. Но смысл остается тем же. И я произношу эти три слова, такие привычные, такие родные.
— Только попробуй умереть!
Ты чуть-чуть, совсем немного усмехаешься, и:
— Война закончилась, Гермиона, Пожирателей Смерти всех переловили. Ты же сама убила последнего.
— Люциус, с последним я сплю!
Какой черт дернул меня за язык?! Вопрос явно риторический. Ты. Всегда и во всем последние полтора года. Твое влияние.
А сейчас ты просто улыбаешься. Сажаешь к себе на колени, тебе наверняка неудобно, но ты удерживаешь меня.
— Война закончилась. Со мной ничего не случится.
Северус тоже так говорил. Часто повторял мне это, пытаясь убедить. Однажды слова не помогли. Как выяснилось, слова вообще редко помогают. Это понимаешь только после смерти. Я поняла после смерти мужа. Северус, в каких ты сейчас заоблачных далях? Как ты там? Мне бы так хотелось сказать тебе…
— Он знает.
— Что? О чем ты?
— Он знает, что ты его любишь.
Твой голос не дрожит, Люциус. Ты как всегда спокоен. А я вдруг задумываюсь. Над чем? Над настоящим временем, в котором ты употребил этот глагол.
А над поместьем встает луна. Серебряные лучи ласкают кроны деревьев и черепицы крыш. Мертвенно-бледный свет затапливает поместье. Я смотрю в окно. Если бы я хотела, я бы с легкостью вспомнила, кто умер в этот день, 27 июня. Но я не хочу. Я не мазохистка.
* * *
Вечер. Работа закончена, все дела сделаны, тупая ноющая боль в висках почти забыта. Я возвращаюсь в Малфой-Мэнор. Надо сказать, в преотвратном настроении. Сегодня был не день, а кошмар какой-то. Все туда-сюда бегали, орали, сыпали проклятьями. Что еще ждать, казалось бы? Но одно дело, когда все ЭТО из-за тревоги, погони, боевой обстановки. Другое — квартальный отчет.
Захожу в мрачный средневековый замок. Если с мрачностью поместья Снейпа я боролась не покладая рук, то это место менять абсолютно не хочется. Пусть всё будет так, как было веками. Хоть какая-то стабильность. Антиаппарационный барьер мы решили не снимать — мало ли что. Так спокойнее. Иду прямо в гостиную, где находится чудесный бар. То, что мне сейчас очень нужно, стоит на второй полке справа. Моя любимая комната в поместье встречает меня золотистыми лучами заходящего солнца. На миг останавливаюсь, чтобы полюбоваться на открывающийся вид: поля, луга, леса, где-то вдалеке — небольшая речка. Все наполнено светом, счастьем и каким-то невозможным покоем. Самое интересное, что этот замок похож на мою жизнь: вокруг свет и тепло, а я смотрю как будто со стороны, из холодного и страшного имения. Чертыхаясь, наливаю себе коньяк. Тебе, конечно, не понравится, что я пью, но сейчас мне это безразлично. О Мерлин, какой вкус! Гораздо лучше всего, что я пила сегодня. В который раз делаю вывод: напиваться нужно только здесь. Так ведь не позволят…
— Что празднуем? Или правильней было бы спросить: кого хороним?
Все-таки ты удивительно циничный человек. Так говорить о смерти, когда потерял самую любимую, родную, желанную, единственную… кем еще была для тебя Нарцисса Малфой, в девичестве Блек? Жена, любовница, друг, мать твоего единственного сына и наследника. Да… если бы кто-нибудь знал, как ты ее любишь. Этого ты никогда и никому не показывал. Свою любовь, нежность, свое тепло. Все уходило на Нарциссу. Даже с сыном ты был холоден и неприступен. Хотя, почему был?
— Ну, так с чего вдруг ты решила напиться?
— Отстань, Люциус! И без тебя день был ни к черту. А все из-за этих отчетов.
— А ты свой еще месяц назад сдала, если не ошибаюсь?
О Мерлин, какой тон! Правильно говорят, что Малфой без язвительности, как Дамблдор без лимонной дольки.
— Я сдала его вчера, Люциус.
Подходишь, отбираешь бокал. Ставишь на стол. Целуешь. Меня, а не бокал, конечно. Тихо хихикаю, представляя тебя, целующего кружку.
— Гермиона, ты пьяна. Что ты пила до того как соизволила добраться до моих запасов спиртного?
— Э-э-э… бутылка Огневиски, бутылка сливочного пива… Э-м-м… Тебе за весь день перечислить или за последнюю пару часов?
— О Мерлин, — морщишься. — И как тебя Поттер терпит?!
— Поттер меня не терпит. Он меня вообще сегодня не видел.
После войны и окончательной победы я называла его только по фамилии. Он никогда не простит мне тебя, Люциус. Чтобы привыкнуть к Снейпу в качестве моего мужа нашему Спасителю потребовалось время и, чего уж греха таить, тотальная вправка мозгов от Северуса. Он не смог понять меня, вдову Северуса Снейпа и героиню войны, борющуюся с законами и министерскими чиновниками за жизнь и свободу Пожирателя Смерти. Никто не смог. Но я вытащила тебя из Азкабана. Все-таки не зря я воевала, а потом пошла в Аврорат. Меня знают, ценят, а некоторые еще и боятся. Надо быть Гарри Джеймсом Поттером, чтобы этим не пользоваться. Мне пришлось заплатить дружбой и уважением за твою свободу, Люциус Малфой, но я не жалею. Особенно в такие минуты. Ты целуешь меня. Обычный поцелуй — смесь нежности и страсти, выраженная касаниями губ, языков и рук, попутно блуждающих по телу…
Я просыпаюсь ранним утром. Подумать, от чьего (твоего или своего) кошмара очнулась на этот раз, не успеваю.
— Нарси, нет… нет, любимая…
Ее убил Петтигрю. Никто не знает, почему. Наверное, ему просто захотелось. Простая и понятная причина, правда? Он многих так убил. Без оснований. Даже без приказа. Просто потому что он мог это сделать. Поттер уничтожил его. Мегакруцио.
— Люциус! Люциус, проснись…
Ты открываешь глаза. В них не стоят слезы. Просто в глазах цвета расплавленного серебра и ненастного неба над Лондоном(О, Мерлин! Теперь и я это делаю!), в твоих таких отрешенных и холодных глазах стоит боль. Ты не произносишь ни слова. Просто глядишь на меня. И я знаю, что ты видишь: в моих глазах — нежность, и на губах — улыбку, и на щеках — слезы. Я не знаю, кто кого первый обнял, но сейчас мы лежим, судорожно цепляясь друг за друга.
— Знаешь, я себе представить не могу, что тебе скажет Северус после вашей встречи.
— Встречи?
— Я уверен, вы встретитесь…
Мерлин мой, Люциус! У меня создается впечатление, что я не одна тут с ума схожу.
— И где же?
— Где-нибудь в раю, — пожимаешь плечами. — Он тебе наверняка такой скандал закатит.
— А тебя значит Нарцисса с распростертыми объятьями примет?
Я ж говорю, нас тут двое сумасшедших.
— Меня не пустят в рай, — ухмыляешься. — Я изменил жене с женой лучшего друга.
— Поправка: ты изменил с вдовой лучшего друга.
— Х-м-м… Да. Тогда уж мертвой жене.
Нет, мне тебя определенно не понять. Как ты можешь таким тоном говорить о ней, если всего полчаса назад был готов не просто убить, но и умереть за нее?
Засыпаю в недоумении.
* * *
Еще один вечер. На этот раз я вбегаю в поместье, смеясь. Появляются домовики и с ужасом наблюдают это неожиданное представление. Видно, решили, что я окончательно лишилась рассудка. Не дождутся! Просто я сегодня такое узнала… Бросаюсь на диван, истерически смеясь.
А вот у тебя, похоже, день был не из лучших. Иначе не было бы той морщинки на переносице. Ты обводишь взглядом гостиную, и эльфы исчезают. А мой успевший закончиться смех начинается с новой силой. Ты просто смотришь. Холодно так, отстраненно. Я кое-как успокаиваюсь.
— Сегодня заходил Драко.
Твоего сына, как ни странно, из Азкабана вытаскивать не пришлось. Он сам чудесно смог о себе позаботиться, приняв в решающей битве сторону Поттера. Позже он довольно спокойно прореагировал на нашу с тобой связь и до сих пор остается единственным человеком, с которым можно общаться, не чувствуя в ответ неприязни, отвращения и прочих «позитивных» эмоций.
— Твою истерику вызвал только визит моего сына? Для одного из лучших оперативников ты стала чересчур впечатлительной.
— Да нет, Драко не вызывает у меня такой реакции. А вот его слова…
Снова смеюсь. Ты просто поднимаешь бровь, давая мне успокоиться самой.
— Он… Он сказал… Так, я спокойна, — вдох. Ну держись, Люциус! — Он сказал, что собирается жениться.
— Ты закатываешь истерику только потому, что кто-то согласился выйти замуж за моего сына?
О, это уже похоже на рычание.
— Ну, не кто-то, а сам Гарри-чертов-Поттер.
Знаешь, Люциус, если ты когда-нибудь решишь кого-то рассмешить, тебе достаточно будет изобразить вот это выражение. Полная ошеломленность со вселенской скорбью. Нет, не могу сдержаться. Это слишком забавно. Смеюсь так, что под конец не хватает воздуха. Ты все-таки приходишь в себя и хмуро оглядываешь представшую перед тобой картину: я валяюсь на диване и к тому времени уже икаю от смеха, держась за живот. Ох, и болит же он с непривычки! Я так не смеялась уже Мерлин знает сколько времени. Я вообще не смеялась довольно долго. Со смерти мужа. Ты, будто предчувствуя, что неожиданный смех сменится вполне предвиденными слезами, яростно целуешь меня.
Уже лежа в твоих объятьях, я вдруг будто прихожу в себя. Мерлин! Что ж мы творим… Что я делаю в постели Пожирателя Смерти, правой руки проклятого всеми Тома Марволо Риддла, друга моего покойного мужа и вообще красавца и ублюдка Люциуса Малфоя? Какое на тебя наложили проклятье, что ты вот уже полтора года живешь с грязнокровкой? И не с какой-нибудь, а с Грейнджер, лучшей подругой некоего Поттера, так же известного как Спаситель мира и Юноша-Который-Убил-Темного-Лорда. Что, черт возьми, мы делаем?
Уже засыпая, на грани яви и сна, я слышу голос человека, которого никто уже не может услышать — вот уже три года его нет под этой луной. Но голос, когда-то бесконечно любимый и родной, все же отвечает мне на вопрос: "Пытаетесь выжить. Спокойной ночи, Гермиона", и характерный смешок в конце.
Будем надеяться, Люциус, что сегодня нам не приснятся кошмары.
Спокойной ночи… любимый.
Утро.
Солнце на руке заглянуло в чувство.
На материке танцует жизнь.
А нам с тобой беспримерно грустно
От скитаний в пустоте
Стук в дверь.
Женский силуэт на фоне дверного проема.
- Ремус?
- Привет. Впустишь?
Она равнодушно пожимает плечами. Глаза смотрят устало.
- Как ты меня нашёл?
- За полтора года можно найти даже безобидную зверушку в Запретном лесу, не то что мага, отказавшегося от магии. Лучше скажи, как ты живешь?
- Нормально.
- Ты прекрасно знаешь, что это не ответ.
Та же грусть, та же усталость во взглядах у обоих. Но появляется что-то еще. Новое чувство вплетается в кокон их общей тишины: упрямство.
- Ну, как жила… Устроилась на работу, купила квартиру. Как все.
- Не все бегут из магического мира.
- Да, кому-то приходится возвращать сбежавших.
Хозяйка квартиры меняется мгновенно. От былого безразличия не остается ни следа. Лезвие её взгляда вспарывает покой и равнодушие. Впрочем, вскоре все возвращается на круги своя.
- Почему ты решила жить в мире магглов? Ты, лучшая ученица Хогвартса, героиня войны?
- Ты хочешь сказать: прекрасное и еще не сломанное оружие, достойно послужившее во имя великих идеалов.
Легкая провокация. Разговор похож на прощупывание почвы перед серьезным испытанием, тяжелым для обоих.
- Нальешь мне чаю?
- Конечно.
Звук наливаемой воды, звон посуды, шорох просыпанного сахара.
Краткое отступление. Маленькая, но столь нужная обоим передышка. Как перед боем. И один из них выиграет эту битву, а второй – проиграет. Если удача повернется лицом к мужчине, у них будет будущее. Если сильнее окажется девушка с усталым взглядом, они больше не встретятся. Никогда. Оба это знают. Но так же хорошо им известно и то, что компромиссов быть не может. Это война до победного конца. Тяжелая для обоих, но неизбежная, как наступающее лето за окном.
- Мы тебя искали. Джинни перерыла пол-Лондона. Невилл искал в Шотландии, Рон – в Уэльсе. Остальные помогали. Спрашивали у твоих знакомых. Все очень хотели тебя найти. Никто не понял, почему ты сбежала именно теперь.
Отсутствие реакции. Отрешенный взгляд, направленный в окно. Зажженная сигарета в тонких пальцах. Легкая усмешка на бледных губах. И одуряющий запах сирени, прорывающийся в комнату через приоткрытое окно.
- Объясни мне…
- Я не знаю, что произошло. Просто однажды я осознала, что все ради чего я жила – закончилось. Все в прошлом. Жизнь перестала подчиняться одной единственной цели – уничтожить врага. Друзей, учителей, родных не вернуть. Я выполнила свою миссию. Была прекрасным и безотказным оружием, которое теперь стало не нужно. И я ушла. Самоустранилась, так сказать.
- Чушь, ты не оружие, ты человек. Ты участвовала в войне, это так. Но ведь ты победила!
- Нет, это мной, - усмешка, – нами победили. Неужели ты не понимаешь? Ты говоришь, лучшая ученица Хогвартса, героиня войны… я исполнила все, ради чего училась. Нас учили, зная, что нам придется воевать. Детям, ни в чем не повинным детям.
Еще одна затяжка. Долгая пауза. Голос, полный горечи и боли.
- Я убивала, терпела боль, ждала и верила в победу. А потом… потом все закончилось. Разом. Том Нарволо Реддл проиграл сражение. И главная цель исчезла. Мы знали, что на войне будет тяжело, больно, страшно, мерзко, но даже не предполагали, как растерянно будем себя чувствовать вне ее. Когда станем нужны только самим себе, останемся один на один с огромным, равнодушным миром. Дети войны, мы вырастали и превращались во взрослых. Мы учились жизни, готовясь к смерти.
Тиканье часов. Размеренные слова. Голос, лишенный эмоций. Безрадостные мысли героини одной бестолковой гражданской войны.
- Мы ведь даже не знали, кому можно верить, а кому – нет. Кто предаст, а кто неожиданно спасет, рискуя собственной чрезвычайно важной жизнью. После смерти Дамблдора подготовка к войне стала напоминать бред тяжело больного. Школа превратилась в помесь дурдома и полигона. Да и сама война логичностью не отличалась. Ты говоришь: мы победили. Чушь. Оружие не побеждает. Мы лишь оружие, исправно убивающее оружие.
- Я себя волшебной палочкой не чувствую.
- Завидую, - последняя затяжка сигаретой. Окурок летит в пространство.
- Я скучал по тебе.
И снова резкий взгляд. Ясный, как весеннее небо за окном. Старая-престарая игра в гляделки. Кто отступит, кто отведет глаза первым. За кем будет пусть маленькая, но победа.
У него есть преимущество – двадцать лет разницы в возрасте. На двадцать лет больше опыта в таких противостояниях. Конечно же, он выигрывает. Опыт решает все. Здесь не важна ни сила, ни воля – ни того, ни другого почти не осталось у обоих. Лишь опыт.
И снова тишина. Не давящая, скорее успокаивающая, в чем-то даже уютная. Для этих двоих молчание уже не может быть неудобным, раздражающим, давящим. Гермиона Грейнджер и Ремус Люпин научились ценить тишину. В окопах, на поле боя, в постели
– они обрели способность понимать друг друга без слов.
Только вот сейчас что-то идет не так. И прославленная подруга главного героя войны никак не может понять, что понадобилось Ремусу в ее доме. Вроде бы она, когда уходила, отсекла все вопросы одним элементарным действием – просто исчезла. Из жизни всех, с кем была знакома. А сейчас девушка сидит и смотрит в пустоту, вспоминая об удивительной способности конкретного мага сбивать человека с мысли и затыкать одной-единственной фразой.
Струящийся шелк тишины. Синева неба. И все тот же аромат сирени, ставший еще сильнее. Вечер.
Звон моющейся посуды. Мирный переход в гостиную. Зажженные свечи. Теплый плед на ее плечах. Оборотень, смотрящийся в единственном кресле так… правильно, органично и очень по-домашнему.
- Ты сбежала только из-за посттравматического синдрома?
- Ремус, когда ты стал таким?
- Каким «таким»?
- Злым, ты будто со Снейпом переобщался.
- Может быть, когда ты полтора года назад исчезла, не оставив ни записки, ни каких бы то ни было объяснений?
Молчание. Два взгляда, направленных куда угодно, только не друг на друга.
- Тебе лучше уйти. Мы начинаем повторяться, разговор теряет смысл, - попытка сохранить мир. Вновь уйти в себя и не возвращаться.
- Никуда я не пойду. Я не для того тебя искал, чтобы взять и просто уйти, - злость. Ничем не омраченная, почти яростная. Отрицание компромиссов.
Стремление вернуть человека, умершего где-то внутри равнодушного и усталого существа, сидящего рядом.
И снова тишина. Девушка, не сдававшаяся во время самых тяжелых вылазок, сломалась. Он отводит глаза. Боль становится почти ощутимой.
Легкое пламя последней горящей свечи. Тихий, не сдерживаемый вздох разочарования. Почти не заметная улыбка на ее губах.
Все банально до отвращения. Он действительно пришел ее вернуть. Встряхнуть, образумить, поговорить… но главное – вернуть в мир, где она потеряла свое место.
Погасшая свеча. Диванная подушка под ее щекой. Его глаза, видящие в темноте. Куст сирени прямо за окном. Ночь.
И мысли. Размышления. Воспоминания. Человек устал, но волк внутри него еще полон сил.
Он помнит глаза девчонки, которую наконец-то нашел, другими. Помнит злой, яростный взгляд, так не сочетающийся с Орденом Мерлина. Такой же взгляд у нее был, когда их отряд окружили Упивающиеся. У семи человек не было шансов – темных магов было слишком много. Но они выжили. Все. Во многом благодаря той неусыпной ярости, плескающейся в глазах
Тогда, на награждении, оборотень подумал, что эту девочку, его девочку, сможет сломать лишь один человек – она сама. Просто так, от нечего делать. Вернее, от неимения достойного противника.
И вот это произошло. Она сломалась. Тогда почему он все еще здесь? Зачем? Чтобы вытащить её из этого болота? Чушь. Если она не захочет вернуться, он не сможет ее заставить. Гриффиндорка. Это почти синоним упрямства.
Ремус, сидящий на диване рядом с девушкой, гладит ее волосы.
Нежность взгляда. Тепло руки. Сонное дыхание такой странной, такой непоследовательной, такой нужной девушки.
Ремус ухмыляется. Совсем чуть-чуть.
Он окончательно понял – она не вернется. Да и зачем и к кому? К могилам друзей и бывших преподавателей? К лицемерным улыбкам выпущенного из Азкабана Люциуса? К палатам, где до сих пор лежат так и не пришедшие в себя Гарри и Луна? К
полуразрушенному Хогвартсу? Что он может ей предложить в мире магов такого, чтобы она захотела вернуться?
Не проснувшиеся до конца глаза. Записка на столе. Ее дрожащие пальцы. Робкая, счастливая, не верящая улыбка.
И такие простые, такие обыденные, такие нужные слова на клочке бумаги:
У нас совершенно нечего есть! Пошёл в магазин. Рем.
Скрип открывающейся двери. Его ласковые, чуть насмешливые глаза. Букет сирени на столе. Утро.
Силы и слова, проникая в чувство,
Обещают вечную любовь.
Но а пока сильная рука
Нас качает в пустоте.
(Павел Кашин, "Солнце на руке")
— Гермиона, проснись!
— А… Что? Который час? Какого черта ты меня разбудил? Что случилось?
— Ты кричала во сне. Звала Северуса…
Обвожу взглядом нашу спальню. Никакого зеленого. К черту серебро. Вокруг только оттенки синего и неизменный черный цвет. Свечи. Как только я переехала к тебе, мы изменили обстановку всех комнат, в которых я бываю. Получилось не так уж и много: спальня, ванная, столовая, гостиная. В библиотеку здесь, в твоем поместье, я не хожу. Странно, не правда ли, Гермиона Грейнджер, всем известная Всезнайка, игнорирует одну из лучших библиотек магической Британии! Но это так. Я не мазохистка, ты же знаешь. А с твоей у меня связаны четкие ассоциации. Не у тебя одного род богат настолько, что может позволить себе собрать и содержать такую библиотеку. Почти такая же была у моего мужа. А значит, теперь есть у меня.
Пока я вспоминаю прошлое, отгоняю от себя видения не случившегося настоящего, ты смотришь на меня. Обычно твой взгляд скользит мимо. Заставляет почувствовать себя ничтожными и не имеющими права на существование. Обычно это так. Но не сейчас, когда мы с тобой одни в комнате. Более того, в одной постели.
— Прости. Я снова не дала тебе выспаться. Прости…
— Прекрати извиняться. Это происходит не так уж часто.
Ты, как всегда, обрываешь мои нелепые извинения. Вглядываешься в глубину моих глаз. А я просто смотрю на тебя. На твои серые глаза, серебристые до белизны волосы, утонченные черты лица. Чего еще ждать от Малфоя? Но сколько раз я глядела в твои глаза, Люциус? Сколькими красочными эпитетами и просто банальными сравнениями награждались эти глаза многочисленными любовницами и любовниками их обладателя? Для меня твои глаза просто серые. Обыкновенно серые… и живые.
Я вдруг судорожно прижимаюсь к тебе. Ты обнимаешь меня одной рукой, и мы застываем в чертовски неудобной позе. Но мне плевать. Ты рядом. Я не одна. И я произношу три слова. Ты так часто слышишь их от меня. Всего три слова. Иногда они меняются местами, порой я прибегаю к помощи синонимов. Но смысл остается тем же. И я произношу эти три слова, такие привычные, такие родные.
— Только попробуй умереть!
Ты чуть-чуть, совсем немного усмехаешься, и:
— Война закончилась, Гермиона, Пожирателей Смерти всех переловили. Ты же сама убила последнего.
— Люциус, с последним я сплю!
Какой черт дернул меня за язык?! Вопрос явно риторический. Ты. Всегда и во всем последние полтора года. Твое влияние.
А сейчас ты просто улыбаешься. Сажаешь к себе на колени, тебе наверняка неудобно, но ты удерживаешь меня.
— Война закончилась. Со мной ничего не случится.
Северус тоже так говорил. Часто повторял мне это, пытаясь убедить. Однажды слова не помогли. Как выяснилось, слова вообще редко помогают. Это понимаешь только после смерти. Я поняла после смерти мужа. Северус, в каких ты сейчас заоблачных далях? Как ты там? Мне бы так хотелось сказать тебе…
— Он знает.
— Что? О чем ты?
— Он знает, что ты его любишь.
Твой голос не дрожит, Люциус. Ты как всегда спокоен. А я вдруг задумываюсь. Над чем? Над настоящим временем, в котором ты употребил этот глагол.
А над поместьем встает луна. Серебряные лучи ласкают кроны деревьев и черепицы крыш. Мертвенно-бледный свет затапливает поместье. Я смотрю в окно. Если бы я хотела, я бы с легкостью вспомнила, кто умер в этот день, 27 июня. Но я не хочу. Я не мазохистка.
* * *
Вечер. Работа закончена, все дела сделаны, тупая ноющая боль в висках почти забыта. Я возвращаюсь в Малфой-Мэнор. Надо сказать, в преотвратном настроении. Сегодня был не день, а кошмар какой-то. Все туда-сюда бегали, орали, сыпали проклятьями. Что еще ждать, казалось бы? Но одно дело, когда все ЭТО из-за тревоги, погони, боевой обстановки. Другое — квартальный отчет.
Захожу в мрачный средневековый замок. Если с мрачностью поместья Снейпа я боролась не покладая рук, то это место менять абсолютно не хочется. Пусть всё будет так, как было веками. Хоть какая-то стабильность. Антиаппарационный барьер мы решили не снимать — мало ли что. Так спокойнее. Иду прямо в гостиную, где находится чудесный бар. То, что мне сейчас очень нужно, стоит на второй полке справа. Моя любимая комната в поместье встречает меня золотистыми лучами заходящего солнца. На миг останавливаюсь, чтобы полюбоваться на открывающийся вид: поля, луга, леса, где-то вдалеке — небольшая речка. Все наполнено светом, счастьем и каким-то невозможным покоем. Самое интересное, что этот замок похож на мою жизнь: вокруг свет и тепло, а я смотрю как будто со стороны, из холодного и страшного имения. Чертыхаясь, наливаю себе коньяк. Тебе, конечно, не понравится, что я пью, но сейчас мне это безразлично. О Мерлин, какой вкус! Гораздо лучше всего, что я пила сегодня. В который раз делаю вывод: напиваться нужно только здесь. Так ведь не позволят…
— Что празднуем? Или правильней было бы спросить: кого хороним?
Все-таки ты удивительно циничный человек. Так говорить о смерти, когда потерял самую любимую, родную, желанную, единственную… кем еще была для тебя Нарцисса Малфой, в девичестве Блек? Жена, любовница, друг, мать твоего единственного сына и наследника. Да… если бы кто-нибудь знал, как ты ее любишь. Этого ты никогда и никому не показывал. Свою любовь, нежность, свое тепло. Все уходило на Нарциссу. Даже с сыном ты был холоден и неприступен. Хотя, почему был?
— Ну, так с чего вдруг ты решила напиться?
— Отстань, Люциус! И без тебя день был ни к черту. А все из-за этих отчетов.
— А ты свой еще месяц назад сдала, если не ошибаюсь?
О Мерлин, какой тон! Правильно говорят, что Малфой без язвительности, как Дамблдор без лимонной дольки.
— Я сдала его вчера, Люциус.
Подходишь, отбираешь бокал. Ставишь на стол. Целуешь. Меня, а не бокал, конечно. Тихо хихикаю, представляя тебя, целующего кружку.
— Гермиона, ты пьяна. Что ты пила до того как соизволила добраться до моих запасов спиртного?
— Э-э-э… бутылка Огневиски, бутылка сливочного пива… Э-м-м… Тебе за весь день перечислить или за последнюю пару часов?
— О Мерлин, — морщишься. — И как тебя Поттер терпит?!
— Поттер меня не терпит. Он меня вообще сегодня не видел.
После войны и окончательной победы я называла его только по фамилии. Он никогда не простит мне тебя, Люциус. Чтобы привыкнуть к Снейпу в качестве моего мужа нашему Спасителю потребовалось время и, чего уж греха таить, тотальная вправка мозгов от Северуса. Он не смог понять меня, вдову Северуса Снейпа и героиню войны, борющуюся с законами и министерскими чиновниками за жизнь и свободу Пожирателя Смерти. Никто не смог. Но я вытащила тебя из Азкабана. Все-таки не зря я воевала, а потом пошла в Аврорат. Меня знают, ценят, а некоторые еще и боятся. Надо быть Гарри Джеймсом Поттером, чтобы этим не пользоваться. Мне пришлось заплатить дружбой и уважением за твою свободу, Люциус Малфой, но я не жалею. Особенно в такие минуты. Ты целуешь меня. Обычный поцелуй — смесь нежности и страсти, выраженная касаниями губ, языков и рук, попутно блуждающих по телу…
Я просыпаюсь ранним утром. Подумать, от чьего (твоего или своего) кошмара очнулась на этот раз, не успеваю.
— Нарси, нет… нет, любимая…
Ее убил Петтигрю. Никто не знает, почему. Наверное, ему просто захотелось. Простая и понятная причина, правда? Он многих так убил. Без оснований. Даже без приказа. Просто потому что он мог это сделать. Поттер уничтожил его. Мегакруцио.
— Люциус! Люциус, проснись…
Ты открываешь глаза. В них не стоят слезы. Просто в глазах цвета расплавленного серебра и ненастного неба над Лондоном(О, Мерлин! Теперь и я это делаю!), в твоих таких отрешенных и холодных глазах стоит боль. Ты не произносишь ни слова. Просто глядишь на меня. И я знаю, что ты видишь: в моих глазах — нежность, и на губах — улыбку, и на щеках — слезы. Я не знаю, кто кого первый обнял, но сейчас мы лежим, судорожно цепляясь друг за друга.
— Знаешь, я себе представить не могу, что тебе скажет Северус после вашей встречи.
— Встречи?
— Я уверен, вы встретитесь…
Мерлин мой, Люциус! У меня создается впечатление, что я не одна тут с ума схожу.
— И где же?
— Где-нибудь в раю, — пожимаешь плечами. — Он тебе наверняка такой скандал закатит.
— А тебя значит Нарцисса с распростертыми объятьями примет?
Я ж говорю, нас тут двое сумасшедших.
— Меня не пустят в рай, — ухмыляешься. — Я изменил жене с женой лучшего друга.
— Поправка: ты изменил с вдовой лучшего друга.
— Х-м-м… Да. Тогда уж мертвой жене.
Нет, мне тебя определенно не понять. Как ты можешь таким тоном говорить о ней, если всего полчаса назад был готов не просто убить, но и умереть за нее?
Засыпаю в недоумении.
* * *
Еще один вечер. На этот раз я вбегаю в поместье, смеясь. Появляются домовики и с ужасом наблюдают это неожиданное представление. Видно, решили, что я окончательно лишилась рассудка. Не дождутся! Просто я сегодня такое узнала… Бросаюсь на диван, истерически смеясь.
А вот у тебя, похоже, день был не из лучших. Иначе не было бы той морщинки на переносице. Ты обводишь взглядом гостиную, и эльфы исчезают. А мой успевший закончиться смех начинается с новой силой. Ты просто смотришь. Холодно так, отстраненно. Я кое-как успокаиваюсь.
— Сегодня заходил Драко.
Твоего сына, как ни странно, из Азкабана вытаскивать не пришлось. Он сам чудесно смог о себе позаботиться, приняв в решающей битве сторону Поттера. Позже он довольно спокойно прореагировал на нашу с тобой связь и до сих пор остается единственным человеком, с которым можно общаться, не чувствуя в ответ неприязни, отвращения и прочих «позитивных» эмоций.
— Твою истерику вызвал только визит моего сына? Для одного из лучших оперативников ты стала чересчур впечатлительной.
— Да нет, Драко не вызывает у меня такой реакции. А вот его слова…
Снова смеюсь. Ты просто поднимаешь бровь, давая мне успокоиться самой.
— Он… Он сказал… Так, я спокойна, — вдох. Ну держись, Люциус! — Он сказал, что собирается жениться.
— Ты закатываешь истерику только потому, что кто-то согласился выйти замуж за моего сына?
О, это уже похоже на рычание.
— Ну, не кто-то, а сам Гарри-чертов-Поттер.
Знаешь, Люциус, если ты когда-нибудь решишь кого-то рассмешить, тебе достаточно будет изобразить вот это выражение. Полная ошеломленность со вселенской скорбью. Нет, не могу сдержаться. Это слишком забавно. Смеюсь так, что под конец не хватает воздуха. Ты все-таки приходишь в себя и хмуро оглядываешь представшую перед тобой картину: я валяюсь на диване и к тому времени уже икаю от смеха, держась за живот. Ох, и болит же он с непривычки! Я так не смеялась уже Мерлин знает сколько времени. Я вообще не смеялась довольно долго. Со смерти мужа. Ты, будто предчувствуя, что неожиданный смех сменится вполне предвиденными слезами, яростно целуешь меня.
Уже лежа в твоих объятьях, я вдруг будто прихожу в себя. Мерлин! Что ж мы творим… Что я делаю в постели Пожирателя Смерти, правой руки проклятого всеми Тома Марволо Риддла, друга моего покойного мужа и вообще красавца и ублюдка Люциуса Малфоя? Какое на тебя наложили проклятье, что ты вот уже полтора года живешь с грязнокровкой? И не с какой-нибудь, а с Грейнджер, лучшей подругой некоего Поттера, так же известного как Спаситель мира и Юноша-Который-Убил-Темного-Лорда. Что, черт возьми, мы делаем?
Уже засыпая, на грани яви и сна, я слышу голос человека, которого никто уже не может услышать — вот уже три года его нет под этой луной. Но голос, когда-то бесконечно любимый и родной, все же отвечает мне на вопрос: "Пытаетесь выжить. Спокойной ночи, Гермиона", и характерный смешок в конце.
Будем надеяться, Люциус, что сегодня нам не приснятся кошмары.
Спокойной ночи… любимый.
Утро.
Солнце на руке заглянуло в чувство.
На материке танцует жизнь.
А нам с тобой беспримерно грустно
От скитаний в пустоте
Стук в дверь.
Женский силуэт на фоне дверного проема.
- Ремус?
- Привет. Впустишь?
Она равнодушно пожимает плечами. Глаза смотрят устало.
- Как ты меня нашёл?
- За полтора года можно найти даже безобидную зверушку в Запретном лесу, не то что мага, отказавшегося от магии. Лучше скажи, как ты живешь?
- Нормально.
- Ты прекрасно знаешь, что это не ответ.
Та же грусть, та же усталость во взглядах у обоих. Но появляется что-то еще. Новое чувство вплетается в кокон их общей тишины: упрямство.
- Ну, как жила… Устроилась на работу, купила квартиру. Как все.
- Не все бегут из магического мира.
- Да, кому-то приходится возвращать сбежавших.
Хозяйка квартиры меняется мгновенно. От былого безразличия не остается ни следа. Лезвие её взгляда вспарывает покой и равнодушие. Впрочем, вскоре все возвращается на круги своя.
- Почему ты решила жить в мире магглов? Ты, лучшая ученица Хогвартса, героиня войны?
- Ты хочешь сказать: прекрасное и еще не сломанное оружие, достойно послужившее во имя великих идеалов.
Легкая провокация. Разговор похож на прощупывание почвы перед серьезным испытанием, тяжелым для обоих.
- Нальешь мне чаю?
- Конечно.
Звук наливаемой воды, звон посуды, шорох просыпанного сахара.
Краткое отступление. Маленькая, но столь нужная обоим передышка. Как перед боем. И один из них выиграет эту битву, а второй – проиграет. Если удача повернется лицом к мужчине, у них будет будущее. Если сильнее окажется девушка с усталым взглядом, они больше не встретятся. Никогда. Оба это знают. Но так же хорошо им известно и то, что компромиссов быть не может. Это война до победного конца. Тяжелая для обоих, но неизбежная, как наступающее лето за окном.
- Мы тебя искали. Джинни перерыла пол-Лондона. Невилл искал в Шотландии, Рон – в Уэльсе. Остальные помогали. Спрашивали у твоих знакомых. Все очень хотели тебя найти. Никто не понял, почему ты сбежала именно теперь.
Отсутствие реакции. Отрешенный взгляд, направленный в окно. Зажженная сигарета в тонких пальцах. Легкая усмешка на бледных губах. И одуряющий запах сирени, прорывающийся в комнату через приоткрытое окно.
- Объясни мне…
- Я не знаю, что произошло. Просто однажды я осознала, что все ради чего я жила – закончилось. Все в прошлом. Жизнь перестала подчиняться одной единственной цели – уничтожить врага. Друзей, учителей, родных не вернуть. Я выполнила свою миссию. Была прекрасным и безотказным оружием, которое теперь стало не нужно. И я ушла. Самоустранилась, так сказать.
- Чушь, ты не оружие, ты человек. Ты участвовала в войне, это так. Но ведь ты победила!
- Нет, это мной, - усмешка, – нами победили. Неужели ты не понимаешь? Ты говоришь, лучшая ученица Хогвартса, героиня войны… я исполнила все, ради чего училась. Нас учили, зная, что нам придется воевать. Детям, ни в чем не повинным детям.
Еще одна затяжка. Долгая пауза. Голос, полный горечи и боли.
- Я убивала, терпела боль, ждала и верила в победу. А потом… потом все закончилось. Разом. Том Нарволо Реддл проиграл сражение. И главная цель исчезла. Мы знали, что на войне будет тяжело, больно, страшно, мерзко, но даже не предполагали, как растерянно будем себя чувствовать вне ее. Когда станем нужны только самим себе, останемся один на один с огромным, равнодушным миром. Дети войны, мы вырастали и превращались во взрослых. Мы учились жизни, готовясь к смерти.
Тиканье часов. Размеренные слова. Голос, лишенный эмоций. Безрадостные мысли героини одной бестолковой гражданской войны.
- Мы ведь даже не знали, кому можно верить, а кому – нет. Кто предаст, а кто неожиданно спасет, рискуя собственной чрезвычайно важной жизнью. После смерти Дамблдора подготовка к войне стала напоминать бред тяжело больного. Школа превратилась в помесь дурдома и полигона. Да и сама война логичностью не отличалась. Ты говоришь: мы победили. Чушь. Оружие не побеждает. Мы лишь оружие, исправно убивающее оружие.
- Я себя волшебной палочкой не чувствую.
- Завидую, - последняя затяжка сигаретой. Окурок летит в пространство.
- Я скучал по тебе.
И снова резкий взгляд. Ясный, как весеннее небо за окном. Старая-престарая игра в гляделки. Кто отступит, кто отведет глаза первым. За кем будет пусть маленькая, но победа.
У него есть преимущество – двадцать лет разницы в возрасте. На двадцать лет больше опыта в таких противостояниях. Конечно же, он выигрывает. Опыт решает все. Здесь не важна ни сила, ни воля – ни того, ни другого почти не осталось у обоих. Лишь опыт.
И снова тишина. Не давящая, скорее успокаивающая, в чем-то даже уютная. Для этих двоих молчание уже не может быть неудобным, раздражающим, давящим. Гермиона Грейнджер и Ремус Люпин научились ценить тишину. В окопах, на поле боя, в постели
– они обрели способность понимать друг друга без слов.
Только вот сейчас что-то идет не так. И прославленная подруга главного героя войны никак не может понять, что понадобилось Ремусу в ее доме. Вроде бы она, когда уходила, отсекла все вопросы одним элементарным действием – просто исчезла. Из жизни всех, с кем была знакома. А сейчас девушка сидит и смотрит в пустоту, вспоминая об удивительной способности конкретного мага сбивать человека с мысли и затыкать одной-единственной фразой.
Струящийся шелк тишины. Синева неба. И все тот же аромат сирени, ставший еще сильнее. Вечер.
Звон моющейся посуды. Мирный переход в гостиную. Зажженные свечи. Теплый плед на ее плечах. Оборотень, смотрящийся в единственном кресле так… правильно, органично и очень по-домашнему.
- Ты сбежала только из-за посттравматического синдрома?
- Ремус, когда ты стал таким?
- Каким «таким»?
- Злым, ты будто со Снейпом переобщался.
- Может быть, когда ты полтора года назад исчезла, не оставив ни записки, ни каких бы то ни было объяснений?
Молчание. Два взгляда, направленных куда угодно, только не друг на друга.
- Тебе лучше уйти. Мы начинаем повторяться, разговор теряет смысл, - попытка сохранить мир. Вновь уйти в себя и не возвращаться.
- Никуда я не пойду. Я не для того тебя искал, чтобы взять и просто уйти, - злость. Ничем не омраченная, почти яростная. Отрицание компромиссов.
Стремление вернуть человека, умершего где-то внутри равнодушного и усталого существа, сидящего рядом.
И снова тишина. Девушка, не сдававшаяся во время самых тяжелых вылазок, сломалась. Он отводит глаза. Боль становится почти ощутимой.
Легкое пламя последней горящей свечи. Тихий, не сдерживаемый вздох разочарования. Почти не заметная улыбка на ее губах.
Все банально до отвращения. Он действительно пришел ее вернуть. Встряхнуть, образумить, поговорить… но главное – вернуть в мир, где она потеряла свое место.
Погасшая свеча. Диванная подушка под ее щекой. Его глаза, видящие в темноте. Куст сирени прямо за окном. Ночь.
И мысли. Размышления. Воспоминания. Человек устал, но волк внутри него еще полон сил.
Он помнит глаза девчонки, которую наконец-то нашел, другими. Помнит злой, яростный взгляд, так не сочетающийся с Орденом Мерлина. Такой же взгляд у нее был, когда их отряд окружили Упивающиеся. У семи человек не было шансов – темных магов было слишком много. Но они выжили. Все. Во многом благодаря той неусыпной ярости, плескающейся в глазах
Тогда, на награждении, оборотень подумал, что эту девочку, его девочку, сможет сломать лишь один человек – она сама. Просто так, от нечего делать. Вернее, от неимения достойного противника.
И вот это произошло. Она сломалась. Тогда почему он все еще здесь? Зачем? Чтобы вытащить её из этого болота? Чушь. Если она не захочет вернуться, он не сможет ее заставить. Гриффиндорка. Это почти синоним упрямства.
Ремус, сидящий на диване рядом с девушкой, гладит ее волосы.
Нежность взгляда. Тепло руки. Сонное дыхание такой странной, такой непоследовательной, такой нужной девушки.
Ремус ухмыляется. Совсем чуть-чуть.
Он окончательно понял – она не вернется. Да и зачем и к кому? К могилам друзей и бывших преподавателей? К лицемерным улыбкам выпущенного из Азкабана Люциуса? К палатам, где до сих пор лежат так и не пришедшие в себя Гарри и Луна? К
полуразрушенному Хогвартсу? Что он может ей предложить в мире магов такого, чтобы она захотела вернуться?
Не проснувшиеся до конца глаза. Записка на столе. Ее дрожащие пальцы. Робкая, счастливая, не верящая улыбка.
И такие простые, такие обыденные, такие нужные слова на клочке бумаги:
У нас совершенно нечего есть! Пошёл в магазин. Рем.
Скрип открывающейся двери. Его ласковые, чуть насмешливые глаза. Букет сирени на столе. Утро.
Силы и слова, проникая в чувство,
Обещают вечную любовь.
Но а пока сильная рука
Нас качает в пустоте.
(Павел Кашин, "Солнце на руке")
@темы: Фанфики